Неточные совпадения
— Толстой-то, а? В мое время… в годы юности, молодости моей, — Чернышевский, Добролюбов, Некрасов — впереди его были. Читали их, как
отцов церкви, я ведь семинарист. Верования строились по глаголам их. Толстой незаметен был. Тогда учились думать о народе, а не о себе. Он — о себе начал. С него и пошло это… вращение человека вокруг себя самого. Каламбур тут возможен: вращение вокруг частности — отвращение от целого… Ну — до свидания… Ухо чего-то
болит… Прошу…
Он был сыном уфимского скотопромышленника, учился в гимназии, при переходе в седьмой класс был арестован, сидел несколько месяцев в тюрьме,
отец его в это время помер, Кумов прожил некоторое время в Уфе под надзором полиции, затем, вытесненный из дома мачехой, пошел бродить по России, побывал на Урале, на Кавказе, жил у духоборов, хотел переселиться с ними в Канаду, но на острове Крите
заболел, и его возвратили в Одессу. С юга пешком добрался до Москвы и здесь осел, решив...
В одном письме мать доказывала необходимость съездить в Финляндию. Климу показалось, что письмо написано в тоне обиды на
отца за то, что он болен, и, в то же время, с полным убеждением, что
отец должен был
заболеть опасно. В конце письма одна фраза заставила Клима усмехнуться...
Спивак, идя по дорожке, присматриваясь к кустам, стала рассказывать о Корвине тем тоном, каким говорят, думая совершенно о другом, или для того, чтоб не думать. Клим узнал, что Корвина, больного, без сознания, подобрал в поле приказчик
отца Спивак; привез его в усадьбу, и мальчик рассказал, что он был поводырем слепых; один из них, называвший себя его дядей, был не совсем слепой, обращался с ним жестоко, мальчик убежал от него, спрятался в лесу и
заболел, отравившись чем-то или от голода.
— Я начинаю с трех, по завету
отца. Это — лучший из его заветов. Кажется, я —
заболеваю. Температура лезет вверх, какая-то дрожь внутри, а под кожей пузырьки вскакивают и лопаются. Это обязывает меня крепко выпить.
— Ну, к
отцу не хочешь ехать, ко мне бы заглянул, а уж я тут надумалась о тебе. Кабы ты чужой был, а то о тебе же сердце
болит… Вот отец-то какой у нас: чуть что — и пошел…
В настоящем же деле, которым мы так все теперь заняты, которым
болят наши души, — в настоящем деле
отец, покойный Федор Павлович Карамазов, нисколько не подходил под то понятие об
отце, которое сейчас сказалось нашему сердцу.
Если же могли почувствовать
боль и жалость, что человека убили, то, конечно, уж потому, что
отца не убили: убив
отца, не соскочили бы к другому поверженному из жалости, тогда уже было бы иное чувство, не до жалости бы было тогда, а до самоспасения, и это, конечно, так.
Мальчик хоть и старался не показывать, что ему это неприятно, но с
болью сердца сознавал, что
отец в обществе унижен, и всегда, неотвязно, вспоминал о «мочалке» и о том «страшном дне».
— Слышал ли ты, что этот изверг врет? У меня давно язык чешется, да что-то грудь
болит и народу много, будь
отцом родным, одурачь как-нибудь, прихлопни его, убей какой-нибудь насмешкой, ты это лучше умеешь — ну, утешь.
Наоборот, я любил их, считал хорошими людьми, но относился к ним скорее как
отец к детям, заботился о них, боялся, чтобы они не
заболели, и мысль об их смерти переживал очень мучительно.
Он наскоро собрался и уехал. На каникулы мы ездили к нему, но затем вернулись опять в Житомир, так как в Дубно не было гимназии. Ввиду этого
отец через несколько месяцев попросил перевода и был назначен в уездный город Ровно. Там он
заболел, и мать с сестрой уехали к нему.
Рыхлинский был дальний родственник моей матери, бывал у нас, играл с
отцом в шахматы и всегда очень ласково обходился со мною. Но тут он молчаливо взял линейку, велел мне протянуть руку ладонью кверху, и… через секунду на моей ладони остался красный след от удара… В детстве я был нервен и слезлив, но от физической
боли плакал редко; не заплакал и этот раз и даже не без гордости подумал: вот уже меня, как настоящих пансионеров, ударили и «в лапу»…
— Ох, Татьянушка,
болит у меня сердце за всех вас! Вот как
болит! Хотела выписать Анну из Суслона, да
отец сразу поднялся на дыбы: слышать не хочет.
Всё это было удивительно: я плакал редко и только от обиды, не от
боли;
отец всегда смеялся над моими слезами, а мать кричала...
Тут у меня собрано несколько точнейших фактов, для доказательства, как
отец ваш, господин Бурдовский, совершенно не деловой человек, получив пятнадцать тысяч в приданое за вашею матушкой, бросил службу, вступил в коммерческие предприятия, был обманут, потерял капитал, не выдержал горя, стал пить, отчего
заболел и наконец преждевременно умер, на восьмом году после брака с вашею матушкой.
Вспомнил он
отца, сперва бодрого, всем недовольного, с медным голосом, потом слепого, плаксивого, с неопрятной седой бородой; вспомнил, как он однажды за столом, выпив лишнюю рюмку вина и залив себе салфетку соусом, вдруг засмеялся и начал, мигая ничего не видевшими глазами и краснея, рассказывать про свои победы; вспомнил Варвару Павловну — и невольно прищурился, как щурится человек от мгновенной внутренней
боли, и встряхнул головой.
Он быстро подошел ко мне и положил мне на плечо тяжелую руку. Я с усилием поднял голову и взглянул вверх. Лицо
отца было бледно. Складка
боли, которая со смерти матери залегла у него между бровями, не разгладилась и теперь, но глаза горели гневом. Я весь съежился. Из этих глаз, глаз
отца, глянуло на меня, как мне показалось, безумие или… ненависть.
Мне ничего не было нужно. Я быстро отвернулся, стыдясь своего порыва, боясь, чтоб
отец не прочел его в моем смущенном лице. Убежав в чащу сада, я упал лицом в траву и горько заплакал от досады и
боли.
Перед рассветом старик, усталый от душевной
боли, заснул на своей рогожке как убитый. В восьмом часу сын стал умирать; я разбудила
отца. Покровский был в полной памяти и простился со всеми нами. Чудно! Я не могла плакать; но душа моя разрывалась на части.
Он вспомнил, как во дни его юности его вывели mit Skandal und Trompeten, [со скандалом и шумом] из заведения Марцинкевича, и не мог прийти в себя от сердечной
боли, узнав, что тот же самый прием допущен мосьИ Кобе (chef de suretИ, [начальник охранной полиции] он же и позитивист) относительно
отцов «реколлетов» 56.
Настенька не могла более владеть собой: ссылаясь на головную
боль, она быстро отошла от навязчивого кавалера, подошла к
отцу, который с довольным и простодушным видом сидел около карточного стола; но, взглянув на нее, он даже испугался — так она была бледна.
— Там идет скверно, — бухнул прямо Егор Егорыч, — наш общий любимец Пьер
заболел и лежит опять в горячке; мать ускакала к нему,
отец сидит, как пришибленный баран, и сколь я ни люблю Пьера, но сильно подозреваю, что он пьянствовать там начал!
Лена беспомощно откинулась на подушку. Она была глубоко оскорблена и обижена, и ей хотелось плакать. Она еще не сознавала ясно, что у нее так
болит и какие опустошения произошли в стройном мире ее фантазий. Ей казалось только, что она оскорблена за
отца, за дядю, за фамильярность, с какой ямщик отзывался о спящем, наконец за ту возмутительную ложь, на которой она его поймала…
Снова я читаю толстые книги Дюма-отца, Понсон-де-Террайля, Монтепэна, Законнэ, Габорио, Эмара, Буагобэ, — я глотаю эти книги быстро, одну за другой, и мне — весело. Я чувствую себя участником жизни необыкновенной, она сладко волнует, возбуждая бодрость. Снова коптит мой самодельный светильник, я читаю ночи напролет, до утра, у меня понемногу
заболевают глаза, и старая хозяйка любезно говорит мне...
«Опустом», — с нестерпимою
болью в сердце было повторил
отец Савелий, но удержался и только крепко, во всю мочь, сжал Ахиллину руку.
Горюшина, вздрогнув, виновато оглядела всех и тихонько сказала, что не придёт сегодня дядя Марк —
отец Александр
заболел лихорадкой, а дядя лечит его.
Слышал от
отца Виталия, что барыню Воеводину в Воргород повезли,
заболела насмерть турецкой болезнью, называется — Баязетова. От болезни этой глаза лопаются и помирает человек, ничем она неизлечима.
Отец Виталий сказал — вот она, женская жадность, к чему ведёт».
Они суше горожан, ловчее и храбрее; их
отцы и матери чаще и злее бьют, поэтому они привычны к
боли и чувствительны к ней менее, чем мальчики города.
Но порою он чувствовал, что ей удается заговаривать его любовь, как знахарки заговаривают
боль, и дня два-три она казалась ему любимой сестрой: долго ждал он её, вот она явилась, и он говорит с нею обо всём — об
отце, Палаге, о всей жизни своей, свободно и просто, как с мужчиной.
Сказал: голова
болела или
отец не пустил — и конец, проверок никаких.
Детство было длинное, скучное;
отец обходился сурово и даже раза три наказывал ее розгами, а мать чем-то долго
болела и умерла; прислуга была грязная, грубая, лицемерная; часто приходили в дом попы и монахи, тоже грубые и лицемерные; они пили и закусывали и грубо льстили ее
отцу, которого не любили.
— Я и Федор богаты, наш
отец капиталист, миллионер, с нами нужно бороться! — проговорил Лаптев и потер ладонью лоб. — Бороться со мной — как это не укладывается в моем сознании! Я богат, но что мне дали до сих пор деньги, что дала мне эта сила? Чем я счастливее вас? Детство было у меня каторжное, и деньги не спасали меня от розог. Когда Нина
болела и умирала, ей не помогли мои деньги. Когда меня не любят, то я не могу заставить полюбить себя, хотя бы потратил сто миллионов.
— Как пропал глаз? О, это было давно, еще мальчишкой был я тогда, но уже помогал
отцу. Он перебивал землю на винограднике, у нас трудная земля, просит большого ухода: много камня. Камень отскочил из-под кирки
отца и ударил меня в глаз; я не помню
боли, но за обедом глаз выпал у меня — это было страшно, синьоры!.. Его вставили на место и приложили теплого хлеба, но глаз помер!
Ей было девятнадцать лет, и она уже имела жениха, когда
отец и мать погибли в море, во время прогулки на увеселительной яхте, разбитой и потопленной пьяным штурманом американского грузовика; она тоже должна была ехать на эту прогулку, но у нее неожиданно
заболели зубы.
Когда пришло известие о смерти
отца и матери, она, забыв свою зубную
боль, бегала по комнате и кричала, воздевая руки...
— И мы поехали, ничего не ожидая, кроме хорошей удачи. Мой
отец был сильный человек, опытный рыбак, но незадолго перед этим он хворал —
болела грудь, и пальцы рук у него были испорчены ревматизмом — болезнь рыбаков.
Бабушка не могла уехать из Петербурга в Протозаново так скоро, как она хотела, — ее удержала болезнь детей.
Отец мой, стоя на крыльце при проводах Функендорфов, простудился и
заболел корью, которая от него перешла к дяде Якову. Это продержало княгиню в Петербурге около месяца. В течение этого времени она не получала здесь от дочери ни одного известия, потому что письма по уговору должны были посылаться в Протозаново. Как только дети выздоровели, княгиня, к величайшему своему удовольствию, тотчас же уехала.
Когда Гамлет-Мочалов, увидав дух своего
отца, падает на колени и, стараясь скрыть свою голову руками, трепетным голосом произносит: «Вы, ангелы святые, крылами своими меня закройте», пред зрителем возникал самый момент появления духа, и выразить охватывавшего нас с Аполлоном чувства нельзя было ничем иным, как старанием причинить друг другу сильнейшую
боль щипком или колотушкой.
Однажды, желая причинить ей
боль, он сказал ей, что ее
отец играл в их романе непривлекательную роль, так как просил его жениться на ней...
«Сейчас умер мой
отец. Этим я обязана тебе, так как ты убил его. Наш сад погибает, в нем хозяйничают уже чужие, то есть происходит то самое, чего так боялся бедный
отец. Этим я обязана тоже тебе. Я ненавижу тебя всею моею душой и желаю, чтобы ты скорее погиб. О, как я страдаю! Мою душу жжет невыносимая
боль… Будь ты проклят. Я приняла тебя за необыкновенного человека, за гения, я полюбила тебя, но ты оказался сумасшедшим…»
Такая же разговорная форма бывает еще более развита в заговорах от зубной
боли: «Во имя
отца и сына и святого духа, аминь.
—
Отец святый, благослови дщерь мою болящую исцелить от
боли недуга.
Ты горячишься, это увеличит
Твое страданье с
болью ран твоих;
Не хочешь ли чего-нибудь?.. усни…
Вот мой
отец придет: он приготовил
Постель твою; всю ночь я просижу
Вблизи тебя… чего ни пожелаешь ты,
Мы всё достанем, только будь спокоен;
Иль кровь опять начнет течи из ран.
Соколова. Супруг ваш ошибся, указав на него. Ошибка понятна, если хотите, но её необходимо исправить. Сын мой сидит в тюрьме пятый месяц, теперь он
заболел — вот почему я пришла к вам. У него дурная наследственность от
отца, очень нервного человека, и я, — я боюсь, вы понимаете меня? Понятна вам боязнь за жизнь детей? Скажите, вам знаком этот страх? (Она берёт Софью за руку и смотрит ей в глаза. Софья растерянно наклоняет голову, несколько секунд обе молчат.)
Пришел он домой —
отец старик помер; сынишка был по четвертому году — тоже помер, горлом
болел; остался Семен с женой сам-друг.
Варвара Михайловна, утомленная сильным, хотя и радостным волнением, заметя, что и Наташа как-то переменилась в лице, и вспомнив про ее головную
боль, поспешила приказать ей проститься с
отцом и идти спать.
Ксения. То — нигде нет его, то вдруг придет! Как в прятки играешь. Отец-то крестный —
болеет, а тебе хоть бы что…
Отец Иосафа тоже повторял за ним: «Хорошенько его, хорошенько!» Иногда он подбегал к солдатам и, выхватив у них розги, сам начинал сечь сына жесточайшим образом. Все это продолжалось около получаса. Ручьи крови текли по полу. Иосаф от
боли изгрыз целый угол скамейки, но не сказал ни одного слова и не произнес ни одного стона.
Николай отошёл к окну и сел там, задумавшись; он не помнил, чтобы
отец когда-нибудь хворал, и ещё в обед сегодня не верил, что старик
заболел серьёзно, но теперь — думал, без страха и без сожаления, только с неприятным холодком в груди...